Библия

«От погибели спасла меня милость Божия...»

К Богу в камере смертников - Александр Шафранов (г. Курск)

Записал Геннадий Иванов, г. Смоленск. Вставлены также выдержки из личных рассказов Саши о себе, записанные на диски во время его посещений с братьями церквей в Германии. О конце его жизни повествует пастор московской церкви, в которой находился Саша, Сергей Даниленко.
С 54-летним Александром Шафрановым мы встретились в экспедиции «Евангелие – заключённым России» и вместе посетили не одну сибирскую колонию. Свидетельство Александра производило на осуждённых большое впечатление, потому что за ним стоял личный опыт почти тридцатичетырёхлетнего пребывания в местах лишения свободы, в том числе пять лет – в камере смертников. Из его выступлений перед заключёнными и наших бесед с ним постепенно прорисовалась необычная судьба этого человека, где чудеса Господни переплелись с заурядными повседневными событиями. Вот она, изложенная самим Александром.
Мы с Сергеем Крючковым сидели в камере смертников в ожидании, когда нас выведут на расстрел. Наши приговоры уже были утверждены в высшей инстанции, и все надежды остались позади. Несколько человек, находившихся в соседних камерах, уже расстреляли, и приближалась наша очередь. Это был мой четвёртый срок.
В Библии написано, что вера от слышания, а слышание от Слова Божьего – а Слова Божьего тогда у нас не было, и сказать никто не мог. Ведь в те годы никто в тюрьмы не ходил, никого туда тогда ещё не пускали. В то время за это Евангелие сидели люди, сидели, страдали.
В Библии есть ещё слова: «Как прекрасны ноги благовестника, благовествующего мир». И вот в то время, когда мы уже находились в камере смертников, я не знаю кто, может быть какие-то бабушки, может братья, у которых сердце горело, пошли в нашу зону. Они знали, что там сидят преступники, которым нужно знать Евангелие. Как я себе представляю, они пришли и попросили администрацию зоны, что, если им самим туда нельзя войти, тогда чтобы работники зоны сами раздали заключённым Евангелия. И начальник, видимо, дал согласие.
И вот однажды днём вдруг открылось у нас окошко в двери «кормушки» и заглянувший начальник тюрьмы произнёс так с иронией:
– Возьмите, волки, замаливайте свои грехи, может быть, замолите.
Я считал его первым своим врагом – такой он жёсткий был. Сейчас я, правда, молюсь за него. Он что-то положил в «кормушку» и удалился. Что бы там могло быть? Я добрался на коленях до двери и извлёк две небольшие книжечки в темной обложке с золотистым тиснением: «Новый Завет». Вот так через его руки Господь дал нам Своё Слово. До этого я ещё никогда раньше не слышал о такой книге, тем более, не держал её в руках.
Открыл наугад и прочитал строки, на которые упал взгляд: «Итак во всём, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними; ибо в этом закон и пророки». Позже я узнал, что это была истина, сказанная Иисусом Христом в «Нагорной проповеди» и записанная в Евангелии от Матфея глава 7, стих 12. Я прочитал этот стих и задумался: «Я ж хочу, чтобы со мной хорошо поступали. Ну почему же они так плохо со мной поступают?»
Но тогда, стоя посреди камеры смертников с Новым Заветом в руках, я начал думать о другом. Интересно получалось: что же, мои поступки возвращались ко мне через поступки других людей? Вот сейчас я живу ожиданием приведения в исполнение «расстрельного» приговора, неужели я заслужил это своими прежними поступками? Так ли это? И я стал день за днём, месяц за месяцем как бы листать книгу своей жизни, начав с самого детства.
В нашей семье было шестеро детей, я оказался самым младшим. Отец работал сторожем, мать портнихой и, конечно, многого у нас в доме не хватало. Может быть, отчасти поэтому мне хотелось материального изобилия и чтобы оно наступило само по себе и сразу. Лёгкая, беспечная жизнь без труда и повседневных забот представлялась мне настоящим счастьем. Ни учиться, ни работать меня не тянуло, я рано бросил школу и целиком отдал себя уличной жизни. Выпивать начал в тринадцать лет, а курить и того раньше. С ватагой таких же, как я бесшабашных, хулиганистых ребят добывал средства на курево и спиртное путём краж, воровства и мелких ограблений. Последовали приводы в милицию. Мои дружки один за другим попадали на скамью подсудимых, наконец подошла и моя очередь.
Подвыпившей компанией мы отправились вечером искать приключений. С кем-то подрались, кого-то избили, у кого-то сняли часы и почистили карманы. Меня приговорили к трём годам лишения свободы. Так на девятнадцатом году жизни я первый раз попал в колонию. Там я демонстративно показывал свой характер – постоянно конфликтовал с администрацией. Меня то и дело сажали в изолятор, но наказания не меняли моего поведения. Кончилось тем, что там же, в колонии, суд приговорил меня еще к четырём годам лишения свободы. Итого семь лет заключения.
Эта цифра произвела на меня некоторое впечатление, заставила меня быть несколько сдержаннее в выражении своих чувств, хотя меня переполняла озлобленность. Не давала покоя мысль, что и первый раз, и второй меня осудили несправедливо. Но приходилось терпеть до поры до времени.
Наконец я на свободе, приехал в родной Курск. Мне определили надзор: требовалось с семи вечера до шести утра находиться неотлучно дома и два раза в неделю являться в милицию. Тогда это оскорбляло мое самолюбие. Теперь, оглядываясь на минувшее под впечатлением евангельской истины, я должен был признать, что ко мне отнеслись справедливо, в соответствии с моей внутренней криминальной сущностью, моим образом жизни. Семь лет, проведённые в исправительной колонии меня нисколько не исправили. Теперь, на свободе в Курске я занялся тем же, чем и прежде: собрал вокруг себя компанию криминально настроенной молодежи и подталкивал её на путь преступлений, развращённого и порочного образа жизни. Сам, с учётом опыта, старался держаться в тени, а мои подопечные правили на тёмных улицах и в глухих переулках. То, что удавалось добыть в драках, грабежах и путём воровства, шло на спиртное, разыгрывалось в карты. Вот в картёжных играх и выпивках я принимал самое активное участие.
Меня подловили на вечернем опоздании домой. Наряд милиции регулярно контролировал соблюдение мной установленного режима. Я опоздал раз, другой. Мне сделали замечание. Третье опоздание было связано с проводами родственника в армию – я задержался на вокзале и добрался до квартиры в 19 час. 15 минут. Без долгих объяснений меня забрали в милицию. Последовал суд и приговор – полтора года лишения свободы. Я ненавидел всех, кто упрятал меня снова за решётку. Из-за пятнадцати минут опоздания в собственный дом? Несправедливо!
Так я думал тогда. Но теперь, с Евангелием в руках ситуация виделась мне уже в ином свете. Пятнадцатиминутное опоздание стало всего лишь поводом, чтобы воздать мне должное за ту криминальную жизнь, которую я вёл после освобождения. Просто я не попался на организации тех ограблений, которые совершали по моим сценариям и под моим руководством пьяные, озверелые юнцы в ночном Курске. Мне сошло с рук избиение до полусмерти многих невинных, беспомощных людей. Меня не поймали на карточном шулерстве, позволявшем мне выигрывать крупные суммы, меня не привлекли за развращение молодёжи, её вовлечение в преступный мир. Зато я попался на пятнадцати минутах опоздания. Что ж, матёрые преступники, как правило, горят на мелочах. Но полученное мной наказание за всё содеянное справедливо, и у меня нет оснований на кого-либо обижаться.
В зоне под Архангельском я вёл себя благоразумно и ровно через полтора года меня освободили. Снова я в родном Курске. Шёл 1979 год. На этот раз моя жизнь на свободе длилась целых… два дня. На третий в состоянии сильного подпития ввязался в драку и нанёс ножом тяжкое телесное повреждение. В ходе следствия меня направили на обследование в психиатрическую больницу. Оттуда я сбежал достаточно хитроумным способом. После этого моя психическая неполноценность уже ни у кого не вызывала сомнения, и мне определили наказание на «полную катушку» – восемь лет.
Первое время сидел в тюрьме в своём городе. Я ненавидел весь мир в целом и каждого человека в отдельности, кем бы он ни был: работником администрации или же моим сокамерником. Ненависть переполняла моё сердце и нередко выплёскивалась на окружающих. Однажды она излилась в форме озверелой драки с другими заключенными. Это произошло в конце второго года пребывания в тюрьме. Состоявшийся суд приговорил меня к семи годам лишения свободы, я был признан «особо опасным рецидивистом».
Меня отправили в колонию «Белый лебедь», расположенную в районе города Соликамска. Такое название ей дали не случайно. По замыслу её создателей, здесь самые «крутые» преступники должны были спеть свою последнюю, «лебединую» песню криминальной жизни. Установленные в колонии порядки сломали не одного самого высокомерного преступника.
Из пятнадцати лет, к которым я был осужден, отсидел примерно два года, впереди – тринадцать лет. Это в лучшем случае, если не добавят ещё за какое-нибудь преступление в колонии, от которого я не мог себя гарантировать. В общем, ничего светлого впереди не маячило и терять было нечего. Может быть, лучше совершить побег? Россия большая, поймают не сразу, успею побегать, погулять, подышать воздухом свободы. Примерно так я рассуждал, попав в «Белый лебедь». Мысль о побеге всё больше и больше укоренялась в моём сознании, и я в конце концов принял решение бежать.
Готовился к побегу долго и тщательно. Понимал, что одному его не осуществить и подыскал двоих подельников. Один из них, Таранюк, выполнял обязанности начальника деревообрабатывающего цеха. На него и сделали ставку. Замысел заключался в том, чтобы скрытно выехать с территории колонии на автомобиле, который вывозил из цеха Таранюка щепу. Это был основной вариант. Подготовили и запасной, он предусматривал взятие заложника, силовое давление на администрацию, при необходимости – применение оружия. Оружием запаслись основательно: в нашем распоряжении имелись три ручные боевые гранаты, газовый баллон, ножи, упаковка осветительных ракет, несколько десятков боевых патронов. Всё это было надёжно припрятано в каптёрке Таранюка. Оба варианта постарались рассчитать до мелочей и, казалось, успех был практически гарантирован.
Первый вариант внезапно сорвался. Таранюка за какое-то нарушение вдруг посадили в изолятор. Второй подельник запаниковал и выдал начальству план побега. Нужно было немедленно вводить в действие второй, запасной вариант. И я начал действовать. Угрожая взорвать гранату, которую держал в руке, заставил начальника тюремного пересыльного пункта Мякишева пройти со мной к камере изолятора, где содержался Таранюк, и выпустить его. Оружие было со мной, часть его передал Таранюку. Затем мы провели Мякишева в его служебный кабинет и заставили позвонить начальнику тюрьмы. Под мою диктовку он сообщил о случившемся и передал наше требование: предоставить автомобиль и дать нам возможность выехать за пределы колонии. В Соликамске для нас уже были подготовлены место укрытия, паспорта и одежда.
Тюремное начальство, судя по всему, не собиралось нас выпускать. Оно разработало план нашего уничтожения и приступило к его осуществлению. Нам было предложено провести очные переговоры. Мы согласились. В кабинет прибыли прокурор города и оперативный работник. В предвидении всяких неожиданностей и ловушек мы приняли свои меры предосторожности: я взял в каждую руку по гранате, подельник тоже зажал в руке гранату. Гранаты привели в боевую готовность – для того, чтобы они взорвались, достаточно было выпустить их из рук.
Прокурор начал убеждать нас оставить преступную затею, сдаться и прочее. Я грубо возражал ему и требовал, чтобы нас выпустили. Увлечённые эмоциональным разговором, мы не заметили, как оперативный работник оказался позади нас, извлёк из-за голенища коротких сапог пистолет и выстрелил в моего подельника. Тот повалился. Оперативный работник тут же произвёл два выстрела в меня. Стрелял в упор и… промахнулся. Может ли профессиональный военный, регулярно поддерживающий свою натренированность в стрельбе, промахнуться стреляя в упор? Оказывается, может, если этого захочет Господь. К такому выводу я пришёл, размышляя в камере смертников над евангельской фразой и своей криминальной жизнью.
Но тогда в кабинете, где прозвучали три выстрела подряд, мне было не до размышлений. Смертельно раненый Таранюк, падая, выпустил из рук гранату, и она взорвалась у меня под ногами. Я рухнул на пол. Оперативный работник и за ним прокурор метнулись к двери. В ярости я швырнул им вслед одну гранату, а другую бросил на стол, за которым сидел Мякишев. К счастью, Мякишев успел нырнуть под толстую крышку стола, которая и спасла его от осколков, он отделался лёгкими царапинами.
В дверях граната разорвалась позади прокурора, и осколки хлестнули его по рукам и ногам. Но смерть подстерегла его с другой стороны. В грохоте и дыму оперативный работник не разобрался, кто и где. Выбегавшего вслед за ним прокурора он принял за меня, решив, что я его преследую, и выстрелил в него. «Смерть наступила от сквозного ранения грудной клетки справа, повреждение возникло в результате выстрела из огнестрельного оружия»,– записали позже специалисты-эксперты.
У меня осколками гранаты отсекло правую ногу практически по колено и стопу левой ноги.
Некоторое время спустя мёртвого Таранюка и меня, находящего в полубессознании, выволокли во двор.
– Надо его, собаку, пристрелить, – произнёс чей-то озлоблен¬ный голос в мой адрес.
– Оставим его тут до вечера, сам сдохнет от потери крови и мороза, – возразил другой.
С меня сорвали одежду и ушли. Стоял конец ноября. В Соли¬камске, этом райцентре Пермской области, расположенном на ши¬роте Петербурга, термометр в те дни опустился ниже нулевой отметки. Из обрубков моих ног текла кровь. Конечно, через считанные часы я должен был бы умереть. «Сражение» в кабинете происходило во время обеда, тогда же меня и выволокли. Около девяти вечера, то есть примерно через семь часов, я пришёл в себя. С трудом оторвал голову от земли и сел. Увидев то, что осталось от моих ног я понял, что навсегда стал калекой. Меня захлестнула мутная, горячая волна ненависти и злобы. В это время пришла новая смена, и ко мне подошёл заступивший на пост дежурный по колонии. Судя по всему, он ожидал увидеть мертвеца, а перед ним сидел живой человек.
– Добейте меня! Добейте меня! – закричал я ему, выплёскивая переполнявшую меня ярость.
Дежурный на мгновение растерялся, затем покачал головой и удалился, чтобы вызвать скорую помощь. Меня доставили в тюремную больницу. На следующее утро пришли из прокуратуры. Врачи и следователи делали то, что должны были делать в подобной ситуации. Меня держали в отдельном помещении под замком. На ночь главврач опечатывал дверь своей печатью. Кровяное давление у меня было 60 на 40, и жизнь едва теплилась в моём обкромсанном теле.
Лёжа в одиночестве, я размышлял о том, что мне делать дальше. Прозябать беспомощным калекой, который никому не нужен? Это в лучшем случае. Но, скорее всего, за организацию вооружённого побега меня приговорят к смертной казни и через несколько месяцев расстреляют. Стоит ли этого ждать? Пожалуй, нет. Надо самому ускорить наступление конца. И я решил покончить жизнь самоубийством.
В техническом отношении осуществление этого замысла не представляло особой сложности: надо было скрутить кусок бинта жгутом и затянуть его удавкой на шее. Это можно было сделать одной рукой лёжа. Я выбрал ночь, дождался отбоя – в больнице установилась тишина. Дверь заперта. Пора действовать. Не торопясь снял с ноги бинт, скрутил его и… тут в стеклянное окошечко в двери раздался лёгкий стук. Сквозь стекло прорисовалось лицо завхоза Александра Шевченко. Он был тоже осуждённый, но из приближённых к администрации.
– Сашка, хочешь чаю? – спросил Александр.
Чай в колонии относился к деликатесам, и ни одному заключённому не пришло бы в голову отказаться от такого предложения.
– Принеси, – согласился я. – Только тебе ведь придётся вскрыть печать.
– Ничего, – буркнул он и исчез.
Вскоре в двери загремел ключ, и вошёл Александр с литровой банкой крепкого чая. Я выпил стакан. Он предложил хорошие сигареты. Я закурил. Потом выпил другой стакан. Он тоже пил.
– Ещё принести? – спросил Александр, когда показалось дно банки.
– Давай!
За чаем и сигаретами мы разговорились о нашей жизни. Вдруг в здании прозвучал резкий звонок. Сигнал подъёма! Оказалось, незаметно, как один час, пролетела целая ночь!
– Мне же надо халаты врачам приготовить! – спохватился Александр и убежал.
На постели лежал скрученный жгутом бинт – он меня больше не интересовал. Откинувшись на подушку, я стал размышлять о том, что произошло. Это без преувеличения можно было назвать чудом. Действительно: завхоз-осуждённый вскрыл печать только для того, чтобы напоить меня чаем!? Я хорошо знал психологию заключённых, в том числе и приближённых к администрации. Они очень дорожили своим привилегированным положением, и любой из них скорее выдаст пятерых осуждённых, чем рискнёт своими привилегиями. Александр Шевченко не составлял исключения. В таком случае, что же могло побудить его совершить столь безрассудный поступок? Что или кто? «Это действовала какая-то сверхъестественная сила», – подумал я.
И в то же мгновение в моём сознании с предельной ясностью как бы прозвучала мысль: «Эта сила – Бог!»
Затем в памяти ярко всплыли эпизоды-чудеса: два выстрела оперативного работника в меня в упор и оба – промах, семь часов пребывания с кровоточащими ногами на ноябрьском морозе – и не истёк кровью, не окоченел, наконец это странное чаепитие с завхозом. Я произнёс:
– Если эту силу называют Богом, то я признаю Тебя, Господи.
Трудно передать словами те чувства, которые я в те минуты переживал. Я абсолютно, без малейших колебаний и сомнений знал, именно знал, что это Господь проявил ко мне милость, не дав мне покончить жизнь самоубийством. И я произнёс своего рода клятву:
– Господи, я никогда больше не наложу на себя руки.
Через полгода, в мае 1993 года, Пермский областной суд рассмотрел моё дело и по совокупности преступлений приговорил меня к смертной казни. В сентябре того же года судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда РФ рассмотрела моё дело по кассационной жалобе и оставила приговор без изменения. Всё, надеяться мне больше было не на что. Тогда я подумал, что для меня это будет лучшим исходом: представить себе жизнь без ног я не мог.
Забегая вперёд скажу, что без ног мы всю Россию проехали, и ещё и в Германии побывали. Вот что делает Господь!
А тогда я думал: вот жизни у меня не было, не нашёл жизни, не получилось. Плакать – за меня там некому плакать. Рецидивист – братишка – не будет за меня плакать – ну может когда вспомнит. По нашей переписке с ним я знал, что он в то время ещё сидел. Сестра у нас ещё была, которая жила в Питере. Она нас обоих, можно сказать, похоронила уже давно.
А что впереди меня ждало – то и сам заплачешь, поэтому было это для меня таким хорошим исходом. Когда меня принесли в камеру и бросили, я подумал: «Ну, расстреляют – и хорошо».
Итак, мы сидели в «расстрельной» камере вдвоём с Сергеем Крючковым. «Кормушка» открывалась три раза в день: завтрак дадут, обед, ужин. Никаких прогулок не давали. Сидели за двойными «жалюзями».
Я был крайне озлоблён на всех и вся не только потому, что меня ожидала смертная казнь – сама повседневная жизнь доставляла мне много мучений и страданий. Передвигаться я мог только ползком на коленях – от этого они воспалились и распухли – их невыносимо ломило. Я жил со стиснутыми зубами. К острым болям в ногах добавилась быстро развивающаяся астма. Она возникла после того, как у нас в камере обрушилась часть бетонного потолка. Двадцатикилограммовая глыба рухнула с четырёхметровой высоты на изголовье моего топчана. Это произошло утром, сразу после подъёма. Когда меня помещали в камеру, офицер, показав на трещину в потолке, мрачно пошутил:
– Если оттуда свалится, то твой приговор таким образом будет приведён в исполнение.
– Ну что ж, сэкономите на мне одну пулю, – поддержал я его шутку.
Рухнувшая глыба подняла тучу известково-цементной пыли, которой нам потом пришлось дышать не один день. С того времени и пошла астма. Появившиеся трудности с дыханием всё нарастали, превратившись затем в удушье, от приступов которого я не знал куда деться. Меня мучила жестокая астма. Во время приступов я подползал на коленях к двери и просил караульного принести мне таблетку. Некоторые проявляли снисхождение, а иные грубо отмахивались:
– Чем быстрее умрёшь, тем тебе лучше будет.
Особенно сильно истязали меня удушья в бане, куда Сергей Крючков носил меня на спине. В конце концов от бани пришлось отказаться. После этого моя «помывка» заключалась в том, что я смачивал полотенце в кружке с чаем, который приносили мне на ужин, и обтирал голову и тело. Так продолжалось несколько лет. Порой меня охватывало отчаяние, жизнь казалась невыносимой и бессмысленной. В один из таких мрачных моментов я возопил к Богу:
– Господи, ну прекрати Ты мои мучения!
И вдруг яркая, точно луч прожектора в ночной тьме, мысль озарила мое сознание: «Тебе дан последний шанс».
Я обомлел. Значит, Господь всё видит, знает все мои пережи¬вания, и всё это имеет определённый смысл, имеет какую-то неведомую мне цель?! Я не должен просить смерти, я должен жить…
Обо всём этом я размышлял после того, как получил Евангелие, которое я стал регулярно читать. Хорошие места читал, интересные, понятные. Непонятные пропускал. А которые понимал, не мог в начале их принять. Я говорил, к примеру: «Господи, Ты правильно говоришь: любите врагов ваших, а как их любить? Я не могу любить его. Вот если он меня палкой бьёт, а я что, должен его любить?» Я не мог тогда просто принять такое слово. Мне непонятно было: как так – мне дали расстрел, а я не убивал этого прокурора. Я тогда не понимал того, что по моей виде погибли люди. Это уже после пришло такое сознание.
Я читал, молился. Правда, первые молитвы были у меня такие, что не хочется и говорить о них. Я тогда молился так:
– Господи, вот я без ног, оторви Ты и им ноги. Оторви им руки, которыми они меня бьют.
Вот такие молитвы у меня были.
Евангелие я всё больше стал понимать – потом принял, что это Господь написал. Он учил меня, смирял, смирял. Я думал, что мне надо относиться к конвоирам и администрации не как к врагам, а просто как к людям, которые приходят на работу – ну пускай палками махают – это меня не касается. Вот так потихонечку - потихонечку они меня перестали даже замечать. Удивительно, но это было для меня фактом. Так со временем я и молиться уже начал подругому.
Между тем в колонии продолжали приводить в исполнение смертные приговоры. В 1996 году перед принятием нового уголов¬ного кодекса администрация решила «почистить» тюрьму – привести многие приговоры в исполнение. Забирали одного за другим. Когда забрали первого, то мы по тюремному телеграфу простучали об этом по стеночке. Потом забрали второго, третьего, четвёртого. Недолго после этого пришли и в нашу камеру и увели Сергея Крючкова. Значит, следующий на очереди – я.
Я остался один. Тогда я спросил Господа:
– Господи, а вот такого, как я есть, возьмёшь Ты меня, если вот меня завтра или когда уведут?
И вдруг я почувствовал, как меня стали душить слёзы. Сорвав с постели одеяло, я накрылся им с головой и разрыдался. Я раньше всегда стеснялся своих слёз, думал, что у меня их уже и нет, а если есть, то это только слёзы злости, обиды или бессилия. Теперь же впервые в жизни из моих глаз потекли слёзы покаяния. Что я не хотел вспоминать, хотел забыть – оно всё всплывало и всплывало. О чём я красочно когда-то рассказывал, где-то даже фантазировал – за всё это мне стало очень стыдно. Меня это прямо огнём жгло. Есть такая поговорка, что от стыда сгореть можно – да, можно от стыда сгореть. Вот и я горел от стыда. Я один тогда сидел, но не один был. Моё тело сотрясалось от бурных рыданий, как это бывает у детей.
Стоя на коленях, я каялся перед Богом во всех тех злых делах, которые совершил, и просил Его простить их мне. Когда я вылез из- под одеяла, меня неожиданно охватило большое чувство радости. Я не знал тогда ещё того, что все ангелы на небесах радуются об од¬ном кающемся грешнике – и я тоже радовался. Мне стало предельно ясно, что со мной что-то произошло, но я не знал – что. Я осознал и каким-то образом реально почувствовал, что стал теперь другим человеком. Это переживание, которое произошло со мной, называется в Библии духовным рождением – его невозможно описать словами.
После этого события у меня пропало чувство страха перед предстоящим расстрелом. Он вообще перестал меня интересовать, словно не имел ко мне никакого отношения. В моём сознании как- то независимо от меня, моей воли, появилась твёрдая уверенность в том, что и после расстрела, если это и состоится, я будут жить.
Прошло месяца два-три – мне было хорошо так одному.
Я подползал к «кормушке», «кормушка» открывается – там покушать. Я им:
– Ой спасибо, благодарю.
Они сами удивляются:
– Ничего себе, смотри. какой ты стал.
Евангелие я каждый день читал, молился, пел вслух, хотя у меня не было песенника, был только Новый Заветик. А что я пел? Молился – молитва как песенка у меня шла.
Молился как мог, изливая Господу свои чувства, переживания и страдания. Читал также молитвы, которые содержатся в Евангелии – они особенно привлекали мое внимание. Любимой моей молитвой стала молитва «Отче наш». Сначала читал её по тексту Евангелия, потом наизусть.
Однажды у меня с ней произошёл сбой. Дошёл до слов «…прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим» и всё, дальше не идёт. «Почему бы это?» – подумал я.
Поразмыслив, понял. В тюрьме был один работник администрации, который доставил мне неприятность, и я затаил на него обиду, не мог простить ему. Вот это и мешало молитве.
– Господи, я больше никогда не припомню ему это, – произнёс я, и молитва потекла дальше.
Как-то вечером привели ко мне в камеру одного человека, а у меня так Новый Заветик лежал. Когда дверь защёлкнули, он увидел Новый Завет и спросил:
– А ты верующий, да?
Я говорю:
– Ну я не знаю, как... Ну верю, конечно, читаю, молюсь.
– Уй, – говорит, – а я молился, чтобы меня к верующему поса¬дили.
Даже представить себе такое трудно: он молился, чтобы его в камеру смертников к верующему посадили. Я ему говорю:
– Ну значит тебя по твоим молитвам посадили, садись. Будем вместе читать, веровать.
Два года мы с ним провели вместе. Такой человек хороший попался. Мы вместе молились, читали в камере.
У меня возникло желание сделать что-то такое, что соответствовало бы моему новому мироощущению – и я заявил, что бросаю курить. Мы с напарником вдвоём тогда курить бросили. Эта весть сразу же облетела все камеры смертников, и один из наших соседей по имени Костя простучал мне условными знаками:
– Саш, у тебя что, крыша поехала?
Я говорю:
– А что такое?
– Так тебя завтра могут расстрелять, а ты курить бросаешь?
Я говорю:
– Костя, ну ты что – да для меня уже смерти нет.
Для меня действительно уже не было смерти. Миру, конечно, непонятно, как можно бросить курить в этих местах – это что-то такое, непонятное.
Забегая вперёд скажу, что я с этим Костей после освобождения встретился. Ему пожизненную дали. Мы с экспедицией приезжали на так называемый «Огненный остров» в Вологодской области, его ещё называют «Вологодский пятак». И когда мы там были, он так через решётку с удивлением спросил:
– Саш, неужели это ты?
Вот какие чудеса Господь творит.
Просидели мы с моим напарником после этого ещё один год. И вот когда в 1997 году нам дали переписку, я написал письмо своему родному брату Павлу, который тоже просидел в тюрьме лет тридцать. У меня оставался тогда ещё один конвертик. С ним мы не виделись с 1965 года. Так получилось: то он сядет, то я. А потом сели оба на большой срок. Из предыдущей с ним переписки я знал, что он должен был освободиться в 1996 году. И вот я получаю от него в ответ письмо, которое и прочитать сразу не мог. Он написал мне: «Сашка, получил твоё письмо и не поверил своим глазам – я ведь им и не верил, что тебя расстреляли». Он четыре раза давал запрос о моей судьбе, а ему отвечали: «Приговор приведён в исполнение».
Я не знал, что ответить брату – ведь знал его криминальную жизнь. Всё же написал ему, что я теперь другой человек, что покаялся перед Богом и теперь служу Ему. Ответ, который пришёл от Павла поразил меня. Он написал, что сам уже давно обратился к Господу и что всё это время за меня молился.
Какое чудо сделал Господь: мой брат – рецидивист – за меня молился. Вот что может молитва. Даже рецидивистов Господь слышит, Он слышит всех. А я думал: кто там за меня может молиться? А мы с ним, оказывается, в одно время к Богу пришли. Он так же в тюрьме уверовал.
Мы очень желали встретиться друг с другом, но на этой земле произойти этому было не суждено. Павел болел туберкулезом, и в скором времени Господь призвал его к Себе. У Отца обителей много.
По истечении пятого года моего пребывания в камере смертников, когда вышел новый кодекс, суд пересмотрел моё дело: смертную казнь мне заменили на… 12 лет отбывания в колонии. И прежде были уже случаи, когда смертную казнь заменяли заключением, но, как правило, пожизненным, в лучшем случае давали 25 лет. Но чтобы вместо расстрела дать 12 лет… Это было чудо! Заслушав новый приговор, я мысленно произнёс: «Благодарю Тебя, Господи, за Твою любовь и великую милость ко мне!»
Меня сначала поместили в отдельную камеру, затем в общую камеру строгого режима. И вот в зону я пришёл уже верующим человеком. Мне очень хотелось, чтобы ребята в камере увидели мою веру на практике, чтобы не сказали: «Ух ты, лицемер какой».
Согласно традиции, по случаю встречи мне предложили чай и сигареты. Мы сели за стол. Старший по камере достал пачку отличных сигарет, закурил, а пачку положил передо мной:
– Бери!
Это было искушение, которого я, честно говоря, опасался. Боялся, что соблазн окажется выше моих сил, и я не выдержу – нарушу данное мной когда-то слово не курить. «Господи, помоги мне удержаться и не закурить!» – мысленно воззвал я.
Старший по камере, между тем, пустил в мою сторону струю ароматного дыма. Но что это? Я вдруг ощутил, что аромат этих дорогих престижных сигарет мне неприятен, даже противен, а сами сигареты совершенно безразличны. Всё ясно. Меня наполнило чувство радости оттого, что всё разрешилось так замечательно. «Благодарю тебя, Господи»,– мысленно произнёс я.
Вслух же сказал:
– Спасибо, я не курю.
И рассеял рукой струйку дыма.
Много раз на конкретных примерах, в конкретных ситуациях Господь показывал мне Свою любовь и милость. Вместе с тем однажды Он преподал мне один трудный, но поучительный урок. Как-то заключённые в камере стали обсуждать поведение того самого работника администрации, который в своё время доставил мне неприятность. И я не удержался, рассказал о том, что он сделал мне. Затем спохватился: ведь я обещал Господу никогда не припоминать этому человеку его зло. Но слово не воробей, вылетело – не поймаешь.
На следующий день представители администрации производили в камере плановую проверку и нашли запрещённые правилами колоду самодельных карт.
– Чьи карты? – спросил проверявший.
– Мои,– ответил я, хотя не имел к ним никакого отношения. Просто решил выручить сокамерников, уверенный в том, что меня, инвалида за данное нарушение слегка пожурят и не более. Но ошибся.
Начальник отдал указание посадить меня на десять суток в изолятор, причём, самый плохой, в подвальном помещении, в который уже никого не сажали, так как там нужно было производить ремонт. Меня принесли в камеру на руках, положили на нары и ушли, закрыв дверь. Я осмотрелся. Сюда, в камеру стекали сочившиеся из канализационных труб нечистоты, которые покрывали пол десятисантиметровой толщей. В помещении тучей клубились комары. К тому же, нары оказались сломанными и сильно накренились. Оставшись в этой зловонной яме наедине с полчищами голодных насекомых, я сначала озлобленно кричал и ругался. Когда же утомился, взмолился:
– Господи, неужели Ты не видишь эту несправедливость? За что меня?
Ещё не закончив фразы, я вдруг понял, за что именно оказался здесь – за нарушение своего обещания Ему не припоминать больше зла работнику администрации.
– Господи, прости меня! – снова взмолился я теперь уже с сознанием своей вины.
После этого все отведённые мне сутки наказания я пел псалмы и читал молитвы. Всё это время в моей душе царили покой и радость.
Расскажу, как я познакомился с верующими. Недалеко от нашей общей камеры была молитвенная комната. Я приполз туда – вообще я семь лет ползал на коленках, иногда ребята меня волоком тащили, в общем, где как – и там меня встретили два брата. Я сразу почувствовал их искренность. Они помогли мне сделать деревянную ногу – такую, липовую, а на вторую сделали чехольчик – у меня пол пятки там ещё осталось. И так я уже на деревянной ноге начал ходить.
Колонию посещали евангельские христиане-баптисты. Мне не сразу удалось встретиться с ними. Сначала они передали мне библиотечку духовной литературы. Я был несказанно рад ей и перечитал все книги. Затем состоялась наша встреча. Первый, с кем я встретился, был Вилли Штайман. Первое время я выходил смотреть на верующих с опаской. Думал: вот немцы приехали с какой-то своей целью. Потом вижу – они такие же зэки как и мы. Я рассуждал так: «Ну у них там так получилось, а я – кому я нужен такой: астматик, безногий, ничего нет, всё болит». А оказалось – Господу нужен. И братьям, и сёстрам нужен.
Так я познакомился с Сергеем Михайловичем Молодьковым и Владимиром Тиуновым. Тогда мне и в голову не могло прийти, что некоторое время спустя я в присутствии Молодькова приму в московской церкви «на Лосинке» Святое водное крещение, которое мне преподаст брат служитель из Германии Вилли Штайман, а потом вместе с братьями буду участвовать в экспедиции «Евангелие – заключённым России», и мы посетим вместе не один десяток ко¬лоний.
Когда братья служители церкви «на Лосинке» лучше меня узнали, то сказали мне:
– Да мы за тебя ещё походатайствуем.
Они написали ходатайство о моём условном досрочном освобождении, потому что я инвалид, и меня некому было брать. Прошёл ещё не один месяц.
В ходе судебного рассмотрения ходатайства прокурор сначала был настроен против меня. Я его понимал: от смертного приговора до условного досрочного освобождения слишком большая дистанция, чтобы её сразу осмыслить и принять.
– Ты безвыходно просидел 24 года, тебя на воле все забыли, тебе не к кому ехать, – мотивировал он своё возражение.
– Почему же не к кому? Поеду к своим братьям по вере, они меня ждут, – ответил я.
– Ну, разве что к братьям по вере, – в раздумье произнёс прокурор и… дал согласие на моё освобождение.
Так меня ещё на год раньше освободили. В общей сложности последний раз просидел без выхода 25 лет: посадили в 1979 году, а в 2004 году меня досрочно освободили, да ещё по таким статьям, по которым вообще не освобождают. Вот что делает Господь.
За ворота колонии нас вышло пять человек. Те четверо не знали, куда им направиться – их ждали только проблемы. А меня ждал брат по вере Владимир Тиунов. И мы поехали в христианский реабилитационный центр, где нас уже ждали.
Перед тем, как тронуться на автомобиле в дорогу, мы помолились. Я благодарил Господа за Его безмерную любовь и неисчислимые милости ко мне, за то, что Он вывел меня из камеры смертников и даровал мне счастливую жизнь уже здесь на земле и вечную жизнь после этой временной.
Дней через десять после моего освобождения, я приехал в Москву в церковь „на Лосинке“. Это был 2004 год.
И там произошёл такой эпизод. Братья мне говорят:
– Так, собирайся, сейчас в тюрьму пойдёшь.
Я говорю:
– Так я из тюрьмы только пришёл.
– Вот пойдёшь и расскажешь, что сотворил с тобой Господь.
А у нас там в Можайске есть малолетняя колония и женская. Я говорю:
– Так я ж на деревянной ноге, у меня и документов-то нет, ни прописки, ничего ещё нет – одна только справка об освобождении. По справке ведь только выпускают.
А они говорят:
– По вере иди.
Вот я по вере и пошёл. Знаете: пустили и на женскую, пустили и на малолетнюю. Прямо на деревянной ноге. И до сих пор идём, по вере.
А когда приехали в Свердловскую область, в ту зону, откуда я освободился, то думал, что меня туда не пустят. Я помолился и сказал:
– Господи, если Твоя воля, значит я пройду туда.
Но не только в эту зону, а рядом были ещё две зоны – и туда пропустил Господь. С экспедицией мы много проехали – столько зон посетили. И не было ни одной зоны, ни одной Церкви, в которой бы Господь не показал Свою руку, Свою любовь, Свою силу, Свою мощь. Несколько смен я не мог быть с братьями – здоровье уже не такое. В первой смене были один месяц с Виктором, с Борисом тоже месяц были вместе – тогда Иркутск с ним посетили.
Расскажу ещё один эпизод. Когда мы приехали в Ульяновскую область, нас встретил замполит. Он такой категоричный был и говорит:
– Нет.
А ему Сергей Михайлович дарит Библию, как это обычно у нас делают. Но тот категорично:
– Не надо, я православный.
Сергей Михайлович в ответ:
– Так это каноническая Библия то.
– Я атеист – не надо мне вашей Библии.
– Ну атеист, так атеист. Ну ладно.
Прошли в зал. Вот он сел среди заключённых – их было человек 50-70. И когда мы за этот час рассказали, спели, засвидетельство¬вали и к покаянию призвали, то он, когда увидел, что человек 12-15 вышли наперёд и на колени упали, плачут, принимают в сердце Господа, подошёл к Олегу Ивановичу Терентьеву, который был тогда с нами, дьякон московской церкви – он такой представительный, похож на Ельцина, на президента, волос седой такой – и говорит:
– Можно я вас обниму?
– Пожалуйста, пожалуйста.
Затем попросил:
– Сейчас я соберу своих пьяниц – этих лейтенантов и им подобных – вы им тоже расскажите, пожалуйста.
Олег Иванович говорит:
– Так, конечно, расскажем.
Представляете, рецидивисты рассказывают лейтенантам о Боге. Вот что Господь творит.
Когда видишь, как там вот такие закоренелые грешники обретают свободу – ну как нам не идти туда. Как я ждал, когда по радио объявляли, что приехали братья. Каждый раз, когда к нам приезжали, я бежал, эту ногу одеваю быстро и бегу туда. И как сейчас мы не пойдём к тем, кто нас ждёт. Эти люди ждут услышать о том, что они могут быть помилованы. И как нам не рассказывать им, ведь мы сами узнали об этом. Конечно, пойдём. Потому что мы же не о себе говорим, а о Том, Кто это всё сделал, Кто это с нами сотворил. И как мы не будем говорить о Его славе. О делах Божьих говорить надо, нужно – везде, всюду. Господь ведь Сам посылает и говорит: «Идите к своим и расскажите, что Я с вами сотворил, как я вас помиловал». Вот почему и мы сейчас хотим идти и рассказывать им о милующем Боге.
О Саше Шафранове повествует пастор церкви «на Лосинке» Сергей Даниленко:
Приехав в Москву, братья взяли его на Конгресс в г. Брянск. Для него это было неожиданной радостью, так как там он познакомился со многими братьями, которые совершают служение по тюрьмам России. После Конгресса Александр остался в реабилитационном центре церкви „на Лосинке“. Братья из Германии помогли профинансировать ему протезы, которые заказали в Санкт-Петербурге. Он начал заново учиться ходить.
В конце 2004 года началась экспедиция «Евангелие – заключённым России». Александр сразу изъявил желание в ней участвовать. Он поехал с первой сменой на север. Он понимал и как-то чувствовал, что ему осталось странствовать по этой земле не так уж много дней и хотел сделать в своём служении для Господа как можно больше. Он принял участие в экспедиции не в одной смене, а во многих. Учитывая его возраст, здоровье и то, что он ходил на протезах, никто из нас ни разу не услышал из его уст ни ропота, ни жалоб. В его присутствии всегда ощущалось удивительное умиротворение. Ему не обязательно было что-то говорить, одно только присутствие уже говорило само за себя.
2006 год для Александра был не из лёгких. Его периодически клали в больницу. В конце года он опять оказался в больнице. В это время братья из Германии должны были лететь в Петербург, но по дороге в аэропорт попали в пробку и опоздали на свой рейс. Тогда брат Вилли Штайман решил взять билеты до Москвы, а уже из Москвы выехать в Петербург. Мы встретили братьев в Москве и решили поехать к Александру в больницу. Впоследствии мы все поняли, что опоздание братьев на аэропорт было в планах Божиих, так как жить Александру на этой земле оставалось считанные дни. Нам всем разрешили зайти к нему в палату. Он был измождённый болезнью, но в глазах была жизнь. Мы общались, молились и свиде¬тельствовали тем, кто находился с ним в палате. После нашего по-сещения, его перевели в другую больницу из которой Господь призвал его в Свои чертоги. Это было 9 декабря 2006 года.
Эти два года прожитые им после освобождения, были такими насыщенными и прошли в таком ритме, что и здоровому человеку может оказаться не под силу. За свою недолгую жизнь в Господе Александр оставил после себя добрый след и добрые воспоминания. Мы благодарны Господу, что он даровал нам встречу и совместный труд с этим замечательным братом и другом.
На похороны Александра приехало много братьев из разных регионов России. Было сказано много тёплых слов и свидетельств о нём. Мы все понимали, что всё, что делал Александр, он делал как для Господа и для Славы Имени Его. Бог использовал Его как Свой благопотребный сосуд. Все братья, прощаясь с ним в этой временной жизни, сказали: «До встречи, брат».


Любимая песня Саши

От погибели спасла меня милость Божия.
В рве отчаянья нашла меня милость Божия.
То, что я ещё живу, что я Господу служу, –
Это милость Божия, это милость Божия.

Что грехи мои Он смыл – это милость Божия.
И Свой Дух Святой излил – это милость Божия.
То, что вера мне дана и ведёт меня она, –
Это милость Божия, это милость Божия.

Вновь и вновь благодарю эту милость Божию
И желанием горю славить милость Божию –
Эту бездну доброты, эту силу чистоты –
Эту милость Божию, эту милость Божию.

Всё однажды здесь пройдёт, даже милость Божия.
От земли Бог заберёт Свою милость Божию.
Там, где место для святых – будет вечно им светить
Эта милость Божия, эта милость Божия.


На могиле Саши помещена надпись: «Он погибели спасла меня милость Божия».



К Богу в камере смертников (PDF)


Заказать эту брошюру можно по следующему адресу: Christliche Mission «Helfende Hand», Filiale Wienau, Johann Wiens, Schwalbenstr. 6, 56269 Dierdorf-Wienau